Ратьше показалось, что длится это бесконечно и забеспокоился, что мать изойдет кровью. Наконец жрица подала княгине тряпицу, которую та прижала к ранке и согнула руку в локте, останавливая кровотечение. Потом взяла кувшин, взболтала содержимое и опять, запев ту же песню, подняла его над огнем. Держала так до тех пор, пока над горлышком не начал подниматься сизый дымок. Парнишка еще подивился — как матери не горячо держать кувшин так близко к пламени. Наконец, к немалому облегчению Ратьши, Аршава убрала сосуд от огня, снова поставила его на край чаши, сняла с шеи какой-то белый продолговатый, похожий на звериный зуб амулет на блестящей цепочке. Пошептав над ним, опустила амулет в кувшин, держа за цепь. Подержала его там, продолжая творить заклинания, вынула. Белый «зуб» почернел. Мать подошла к Ратьше и, продолжая негромко напевать, повесила амулет ему на шею. Тот оказался ощутимо горячим. Аршава вернулась к чаше, взяла кувшин, опять подержала его над пламенем. Снова подошла к сыну, держа сосуд в левой руке. В правую жрица-помощница вложила ей пучок липового мочала. Мать обмакнула его в жидкость, находящуюся в кувшине и провела ей на груди Ратьши поперечную линию. Парнишка тихонько зашипел — горячо! «Терпи», — шепнула мать и провела еще одну линию от груди по животу до паха. На этот раз Ратьша не издал ни звука, но глаза застлали слезы боли. Еще линия, еще. Мать, снова запев, рисовала на теле сына какой-то сложный узор. Закончив спереди, перешла за спину. Опять боль ожогов.

Наконец пытка кончилась. Аршава выплеснула оставшуюся жидкость в пламя чаши. Опять полыхнуло. Мать подняла голову к потолку пещеры и что-то прокричала на древнем языке. Потом упала на колени, склонила голову и, бессильно опустив руки, замерла. Жрицы осторожно освободили Ратьшу от веревок, и надели на него чистые порты и рубаху. Подошли к обессиленной матери, тронули за плечо. Та с трудом поднялась, через силу улыбнулась сыну, шепнула: «Все хорошо, пойдем». И они гуськом двинулись к выходу.

На следующий день, все еще бледная, с темными подглазиями мать объяснила Ратиславу смысл ночного обряда. Теперь, оказывается, его тело не может коснуться боевое железо. Конечно, это не значит, что он может очертя голову голой грудью переть на вражьи копья. Колдовство колдовством, но стеречься надо. Действовать заклятье будет, только пока Ратьша носит оберег, который ночью она надела ему на шею. Оберег парнишка рассмотрел сразу, как проснулся. На серебряной цепи висел, вроде бы зуб. Только зуб странный. Большой, длиной почти в полчетверти. Тяжелый, словно из камня, не изогнутый, как клыки хищников, которых он знал. Уже потом, пораспрашивав знающих людей, Ратислав узнал, что такие зубы иногда находят в кусках известняка. Бывает вместе с громадными черепами, из которых они торчат. Как и когда попали в камень эти страшные звери, никто ничего сказать не мог. Уже много позже, когда Ратьша перебрался в Рязань, в беседах со своим крестным епископом Фотием, тот поведал ему о всемирном потопе, погубившем, в том числе и страшных драконов, обитавших тогда на земле. Видно, зуб этот принадлежал такому вот дракону. Драконий зуб, после того, как побывал в кувшине с колдовским варевом, приобрел черный окрас с фиолетовым отливом. Эта краска не стерлась с него до сих пор, спустя полтора десятка лет.

Воевода потрогал сквозь ткань кафтана амулет, который, следуя наказу матери, снимал только в бане. Что ж, драконий зуб, вроде, помогал. Не смотря на все пройденные сражения и немеряное количество мелких стычек, серьезных ран он ни разу не получил. Легонько цепляли — было. Так, то были не раны, скорей царапины. Единственный раз половецкая стрела на излете впилась в бедро. Наконечник ушел неглубоко, но оказался с крыльями, пришлось вырезать. А боле — ничего. Конечно, и сам Ратислав старался не плошать. Оружием научился владеть всем на зависть. Доспех надевал всегда, ежели чуял, что грядет заваруха, глупой бравадой не тешился.

Дорога забрала влево и вывела на высокий берег Прони. Река здесь была заметно шире, чем у Крепи. Бодрящий северный ветер гнал по воде частые волны, холодил разгоряченное скачкой лицо. По реке скользили несколько рыбачьих челнов. Белея надутыми парусами, в сторону Пронска шел маленький купеческий караван из трех лодий. Всадники перевели коней на шаг, давая животным роздых. Ратислав снова потрогал драконий клык. Да, такой вот дорогой подарок он получил напоследок от матери.

А вот отца Ратьша помнил плохо: мал был, когда убили родителя. Да и не часто баловал тот вниманием сына. То в разъездах, то в походах. Помнил, что веселый был человек. При его появлении у Ратьши появлялось ощущение праздника. При встрече любил отец подхватить наследника под мышки и подкинуть высоко под самую матицу. Сердце замирало от сладкого ужаса. Помнил, как первый раз посадил его пятилетнего на коня, как гордо сидел он в седле, сверху вниз глядя на больших дядек — отцовых гридней. Больше ничего не помнил. Кроме той страшной, пахнущей смертью, телеги….

Князья Глеб и Константин, дядья Ратислава не получили желаемого от гнусного убийства братьев. Это было слишком даже для, не знающей пощады, длящейся почти непрерывно третью сотню лет, княжеской усобицы. Братоубийц гнали по Руси, как зайцев на псовой охоте. В конце концов, беглецы разделились. Константин осел где-то у черкесских князьков и даже женился на дочери одного из них. Глеб же, привел из степи половецкое войско родственного ему по матери большого половецкого хана Шарукана и осадил Рязань. Разбил половцев и освободил город старший брат нынешнего Великого князя Ингварь Ингоревич, севший после того на Рязанский стол. Главного виновника убийства братьев Глеба, теперь не хотел принять никто. Через год скитаний по половецкому полю он, как рассказывают, сошел с ума и сгинул где-то безвестно.

Опять перешли на рысь. Дорога вильнула вправо в лес. Река скрылась из виду. Больше половины пути позади, прикинул Ратислав. Глянул на клонящееся к закату солнце. Ничего, до темноты должны успеть.

Последний час снова ехали вдоль высокого берега Оки. Покрасневшее солнце только-только коснулось своим нижним краем горизонта, когда они, въехав на высокий взгорок у берега, увидели, сияющие в лучах заходящего солнца купола рязанских соборов и, погружающуюся в сумрак, ощетинившуюся у подножья надолбами, крепостную стену.

Глава 3

Стольный град Рязанского княжества стоял на обрывистом Окском берегу. Сразу за взгорком, на который выехали спутники, внизу у его подножия, пролегал овраг, далеко врезающийся в